90-летняя врач вспоминает, как в мае 45-го обуздала раненых бандитов под Берлином

Дочь врага народа, из комсомола — вон!

— Деточка, у меня интересная судьба, очень интересная, — говорит бодрая женщина, красивая той красотой, которую дает в ее возрасте осознание правильного выбранного в жизни пути.

Я — кубанская казачка. В 1931 году мою семью выслали в среднюю Азию — раскулачили. И мы жили то в Таджикистане, то в Узбекистане, то в Казахстане. В 1937 году я поступила в мединститут. А отца посадили — как врага народа. Я была пламенной пионеркой-комсомолкой, но из-за папы меня исключили из комсомола. И вот иду я, девчонка 17-летняя, по Алма-Ате и кричу от горя. Думала, не переживу, что из комсомола исключили.

Пережила. Отец в тюрьме, у мамы, малограмотной, двое маленьких братиков кроме меня. Я думала — брошу учиться, пойду работать. А декан мне попался такой чудесный: «Деточка, — говорит, — будет трудно, но учись, только тогда ты маме поможешь».

Как мы выжили тогда? На энтузиазме что ли? Халва и кабачковая икра — вот и вся наша еда. Один раз в неделю хватало средств пообедать в столовой. Правда, в театр бегали — все оперы смотрели, на это деньги находили (смеется).

— Вы на фронт попали сразу после учебы? Ведь на момент войны, посчитала, Вам как раз 21 год был.

— Ну, закончили мы, девчата, институт досрочно — 31 декабря 1941 года. Война началась — ребят мобилизовали еще в сентябре. Не было ни вечера праздничного у нас, ничего. Распределили всех девушек-врачей по районным больницам, так как все специалисты с опытом ушли на фронт.

=

— Там легче было, чем на фронте...

— Да что ты, нет! Эвакуированных — море: из Украины, Белоруссии, России. Вши, тиф — это ужас, а пищи для больных нечем. Мы брали спирт, вату и ездили по селам — меняли на еду, чтобы кормить эвакуированных. Кошмар! Через 3 месяца меня назначают главврачом районной больницы. Я плачу — не хочу. Ведь лекарств нет, больных кормить нечем, зарплату сотрудникам не платят. «Мы будем судить тебя по законам военного времени! Некого больше поставить!» — кричало начальство. И полтора года, деточка, я жила в аду. Мало того, что условия немыслимые для работы, так еще и унижение: у нас завбанком был еврейчик такой маленький. Пока он тебя не ощупает — не подпишет чек на зарплату. Противно!

Я каждый день ходила в военкомат и когда меня в 1943 году призвали в армию, ты знаешь, думала, что в рай попала. Ну, а попала я во фронтовой госпиталь. Там все было — продукты, люди, медикаменты — только приказывай. Сначала была с Первым Украинским фронтом, потом — с Первым Белорусским. А закончилась для меня война со Вторым Белорусским фронтом.

Руки-ноги ампутировали на раз

— Что Вас больше всего поразило во время войны?

— Мужество наших солдат. Не показушное, а истинное. Ты знаешь, деточка, у нас фронтовой госпиталь был. Я объясню. Сначала на поле боя первую помощь оказывает санинструктор, потом фельдшеры в санбатах. А наш госпиталь — первый, который оказывает квалифицированную врачебную помощь. И лишь после этого раненных эвакуируют.

Ты знаешь, бывает, лишь перевяжешь его — а этот мальчик снова рвется на фронт. Бывали случаи, что убегали — так хотели выгнать немцев с нашей земли.

— Симулянты встречались?

— Бывало. Но очень редко.

— И что, уходили воевать с криками «за Ленина», «за Сталина»?

— Да, все так и было.

— А Ваше отношение к Сталину каково было, ведь он репрессировал Вашего отца?

— Деточка, мы верили в него безоглядно, наверное.

Отец отсидел 12 лет на золотых приисках Магадана. Приехал в 1956 году опухший и отекший весь. Выжил только потому, что работал там бухгалтером. Он рассказывал, там по 100-200 человек в день умирало. Приехал он, а через год пришла бумажка с извинениями. Мол, обещаем дать вам двухмесячную зарплату за ущерб и вернуть квартиру. И если отец пережил многое, то такого унижения и психотравмы перенести не смог. Он так переживал, что после этого послания его разбил паралич. Вскоре папа умер (задумалась).

— Давайте вернемся на фронт. У Вас ведь было нереальное количество работы?

— Да. На фронте мы не чувствовали себя молодыми. Нас было в госпитале четыре девочки и два парня, кроме ведущего врача. Мы столько работали (16-18 часов в сутки), что засыпали, едва коснувшись подушки щекой. Как пришлют эшелон раненных — человек 150-200 сразу — начинает кошмар. Надо в секунды определить, кого сразу в операционную, а кто еще может потерпеть. Но люди ведь разные. Один тяжелый лежит, но молчит и терпит. А другого и задело-то легонько, а крику — на всю округу.

Самые страшные ранения были брюшные и грудные. Ни рентгена, ни спецприборов и опыт-то небольшой — оперировали на интуиции. Ампутации вообще быстро делали: руки-ноги резали запросто. Помню, такой мальчик красивый был 18-летний в госпитале — он все плакал по ночам: «Сестричка, кому я буду нужен без руки, я же еще девушку не целовал». Глаза такие голубые-голубые... Не знаю, что с ним дальше стало, но очень он переживал о своей дальнейшей судьбе...

Вот так к 1944-45 годам мы стали мастерами своего дела.

— Да, нашим врачам такое и не снилось...

— Деточка, чтобы вам не только не снилось такое, но и никогда не было больше этого кошмара.

— А как вы питались при таком режиме работы?

— Мы ели простую солдатскую пищу. Но нам, офицерам, каждые 10 дней давали доппаек — масло, сахар и еще что-то, забыла. А так — все время каши. В основном, перловка — «шрапнелью» ее называли. Бывала пшенка — «блондинка» и очень редко гречка — «брюнетка». И, понятно, консервы рыбные — я свежего и не помню, что ели-то. Как мы ждали, когда откроют второй фронт — ты не представляешь — он нам снился. Тогда ведь стали американцы помогать и едой в том числе. Нам стали давать мясные консервы, а качество питания в целом намного улучшилось к концу войны.

Подарок к 9 мая — эшелон раненных зеков, которые брали Берлин

— Как Вы 9 мая встретили помните?

— В операционной. 9, 10 и 11 мая мы продолжали оперировать. Я 9 мая бежала куда-то, парни меня сфотографировали — вот и весь праздник.

Мы уже были в Германии, в городке недалеко от Балтийского моря. Недалеко от нас стоял еще один госпиталь. На рассвете слышим — крики, стрельба — думали, немцы напали на эшелон. А это было 9 мая...

У нас половина личного состава из госпиталя тогда уже ушла вперед, за фронтом, остальные собирали вещи. Так вот, еды у нас не осталось практически никакой. А тут — эшелон раненных бандитов.

Мы тогда не знали, но Сталин перед взятием Берлина выпустил всех заключенных из советских тюрем. Их эшелонами привезли в Германию. И был такой приказ — либо они воюют за снятие судимостей, либо... Заключенные помогли взять Берлин. Там столько народу полегло — ужас! Им нужно было стеной идти, чтобы немцев смести, которые за каждый камень цеплялись.

— И как Вам заключенные?

— Это было что-то. Рядовые-то были похожи на людей, но эти их паханы... Мы с ними старались не общаться. Но пришлось. Они нам устроили бунт.

— Почему?

— Когда они не воевали, то громили немецкие склады: обжирались и обпивались там. А у нас в госпитале кроме пшенки ничего не осталось. И тут эти ребята вдруг — пять суток на одной каше. Те их них, кто с собой чемоданы привез с барахлом немецким, у немцев же его и меняли на еду. Ну, а потом не выдержали. У нас было две огромные палаты. Когда начальник госпиталя зашел в одну из них — побили костылями. Это ЧП! Мужчины не могли с ними совладать. Тогда нас, четырех девчонок, послали на переговоры к раненным. Солдаты страховали за дверями с оружием. Крик, свист в палате! Бинты окровавленные валяются! Рожи такие жуткие — как вспомню — до сих пор мороз по коже. Мне кажется, мы там вечность были, хотя прошло минут 20-30, в течение которых мы их уговаривали бунт прекратить: «Миленькие, хорошие, мы тоже сидим на одной каше, потерпите, пожалуйста».

— И что же?

— Да, они успокоились. А нас, всех четверых, за это представили к награде — дали медали «За боевые заслуги».

Послесловие

История этой женщины в мирное время — отдельный разговор. Она вышла замуж за прекрасного человека, с которым прожила в любви 56 лет. Родила дочь Елену, та со временем подарила ей внучку Марину. Больше двух десятков лет Ксения Федоровна работала врачом, в том числе и в Полтаве (ее мужу дали квартиру на Октябрьской, практически в центре города). Хотя работать капитану медицинской службы (в таком звании она закончила войну) по-прежнему приходилось много, ей было легче: ведь мирное небо видела она за окном долгие и, по сути, счастливые годы.

— А недавно мне присвоили звание полковника — такая ерундистика. Какой я полковник, когда образования не имею военного? Ну, принесли мне погоны полковничьи, я их нацепила — посмеялись. Я — врач, я заслуженный капитан медицинской службы — и только...

Анна ДОВГОШЕЙ, «Полтавщина»