Гоголь: загадки, мистика и Вера

«Жизнь его представляет такую великую, грозную поэму, смысл которой останется долго неразгаданным». И. Аксаков

Гоголь — почтовая
открытка  начала XX века

В большинстве случаев наши современники, равно как и современники самого писателя, Николая Гоголя представляют и представляли как тип писателя — сатирика, обличителя общественных пороков и великолепного юмориста. Его совершенно не знают как мистика, как религиозного мыслителя и публициста и даже (!) автора молитв. Из всей духовной прозы читателя знают (и то — единицы) разве что «Выбранные места из переписки с друзьями». О духовности Гоголя впервые мощно заявил Д. Мережковский, опубликовав книгу «Гоголь и чорт. Исследование» (хотя книга выходила и под другими названиями). В прошлом веке к теме духовности Гоголя обращались К. Мочульский, В. Золотусский и протопресвитер Василий Зеньковецкий. И, наконец, уже в наши дни, эту тему осветил В. Воропаев.

Гоголь действительно был человеком загадочным. Слишком много вокруг его имени непонятных и необъяснимых поступков, связанных, прежде всего, с его смертью и сожжением второго тома «Мертвых душ».

Часто в литературе о Гоголе повторяется или молчаливо допускается мнение, что призвание его было исключительно литературное, что, «ударившись в мистику», он загубил свой талант и «занялся не своим делом», что весь духовный путь писателя был одним прискорбным недоразумением. Но сам Гоголь в письме матери указывал: «Старайтесь лучше видеть во мне христианина и человека, чем литератора», так как он был не только великим художником, он был и учителем нравственности, и христианским подвижником, и мистиком.

Начало

Гоголь происходил из старинного малороссийского рода, в котором напряженная религиозность (прадед был священником, дед окончил Киевскую духовную академию, отец — Полтавскую семинарию) сочеталась с наследственным мистицизмом. Мать Гоголя, Марья Ивановна, была женщина набожная и даже суеверная. Ее счастливая семейная жизнь началась с мистического видения. «Выдали меня четырнадцати лет, за моего доброго мужа, в семи верстах живущего от моих родителей. Ему указала меня Царица Небесная, во сне являясь ему». До смерти по возможности своей пешком она посещала святые места в Ахтырке, Лубнах, Киеве. Да и своего «Никошу» после смерти двух младенцев-первенцев она вымолила у образа Николая Диканьского.

Всю свою жизнь она прожила в необъяснимых, мучительных тревогах, которые отчасти были унаследованы Николаем, который также был то веселый и жизнерадостный, то «безжизненный», как будто с детства запуганный на всю жизнь.

К. Мочульский пишет: «Вера в Бога должна была прийти к нему другим путем — не от любви, а от страха». Сам Гоголь признался в этом матери: «Один раз, я живо, как теперь, помню этот случай — я просил Вас рассказать мне о Страшном Суде, и вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли». Страшная картина, нарисованная болезненным воображением мистически одаренной матери, «потрясла» Гоголя. Он остался впечатлительным, неуравновешенным ребенком.

Мистический опыт детских лет Гоголь с необыкновенной силой описывает в «Старосветских помещиках»: «Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась за человеком и призывает его, и после которого следует немедленно смерть. Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов».

Мечтания и метания

Как известно, 7 самых романтических лет в его жизни Николай Гоголь провел в Нежинской гимназии высших наук. Именно здесь он серьезно занялся богословием.

Товарищи Гоголя часто поддразнивали замкнутого, заносчивого и неряшливого юношу, но уважали его. Самый близкий лицейский друг Гоголя А. С. Данилевский писал: «Товарищи его любили, но называли „таинственный карла“. Над ним много смеялись, трунили». Гоголь, в свою очередь, дружил с небольшим кругом, называя всех остальных «существователями» и относясь к ним пренебрежительно. Он мнил себя романтиком, вроде Чайльд Гарольда, и его романтизм жаждал самоутверждения. Но двигал этой жаждой страх.

Страх смерти, принимает у юного Гоголя форму страха перед погребением заживо, перед «мертвой» жизнью на «черной квартире неизвестности в мире». «Как тяжко быть зарыту вместе с созданиями низкой неизвестности в безмолвие мертвое», — пишет он товарищу Высоцкому в 1827 году. А ведь до сих пор не смолкают разговоры, что Гоголя похоронили живым...

Он поверил в собственное «особое и таинственное» призвание, но служение представлялось ему смутно. Он то хочет стать судьей, ибо «здесь только он будет истинно полезен человечеству», то собирается ехать в Америку, а перед поездкой в Петербург он хвастал дяде, что: «Вы еще не знаете всех моих достоинств. Я знаю кое-какие ремесла: хороший портной, недурно раскрашиваю стены алфрескою живописью, работаю на кухне и много кой-чего уже разумею из поваренного искусства». Хотя, если он немного рисовал, то ни поваром, ни портным никогда не был. Склонность к преувеличению, отсутствие чувства реальности были особенностью его психики.

«Психовал» Гоголь по разным поводам. Когда он издал на последние деньги свою поэму «Ганц Кюхельгартен», критика жестоко «проехалась» по книге, и Гоголь, по свидетельству П. Кулиша, «бросился со своим верным слугой Якимом по книжным лавкам, отобрал у книгопродавцев экземпляры, нанял номер в гостинице и сжег все до единого». То есть опыты «сжигания» у Гоголя появились еще в молодости...

«Хвостики душевного состояния»

Когда «отрезвленный Европой» беглец возвращается в Петербург, он знакомится с литераторами и начинает активно писать и издает свои суперзнаменитые «Вечера на хуторе близ Диканьки». Но позже, обращаясь к своей подруге А. Смирновой, Гоголь замечает, что не стоит судить о нем по произведениям этого периода, ибо он еще не утвердившийся писатель, а в книгах его «есть кое-где хвостики душевного состояния моего тогдашнего, но без моего собственного признания их никто и не заметит и не увидит». Что же это за «хвостики»?

В «Вечерах» Николай Гоголь соединил две литературные традиции — украинскую народную сказку с ее исконным дуализмом, борьбой Бога и дьявола, и германскую романтическую демонологию с ведьмами и чертями. Мрачность в повестях нарастает — если в «Пропавшей грамоте» или «Ночи перед Рождеством» чертовщина смешная, то в «Страшной мести» или «Вие» смех уступает место ужасу — не зря поставленный по Гоголю фильм с Куравлевым считается первым советским фильмом ужасов и даже пережил римейк. В книге появляется мрачный Басаврюк, колдуны, мертвецы, выходящие из могил на берегу Днепра, и прочая нечисть.

Но книгу восприняли живо и весело. Как писал Пушкин: «Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего... этой веселости, простодушной и вместе лукавой». Однако, исходя из гоголевской «Авторской исповеди», самому писателю было не до смеха: «На меня находили припадки тоски мне самому необъяснимой. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать».

В его произведениях действительно с избытком смерти и безысходности. В «Вечере накануне Ивана Купала» побеждает Басаврюк; в «Страшной мести» осуждены на гибель все, прикоснувшиеся к злой силе — Данило, Катерина, ее маленький сын. «Ссора» Иван Ивановича с Иваном Никифоровичем заканчивается гибелью героев. Умирают Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна в «Старосветских помещиках», гибнет Тарас Бульба и оба его сына; сходит с ума и умирает художник Чертков в «Портрете», сошел с ума и перерезал себе горло художник Пискарев в «Невском проспекте», сходит с ума чиновник Поприщин в «Записках сумасшедшего»...

После «Вечеров» на Гоголя находит странное бездействие, апатия, «растерянность мыслей», которую он попытался растормошить, уйдя в изучение истории. Смерть была некой особой темой его жизни и его творчества.

Искания и Вера

После выхода 1 тома «Мертвых душ» Гоголь уехал в Европу, из-за чего упорные слухи о переходе Гоголя в католичество, когда он серьезно увлекся этим христианским течением и даже завел дружбу с кардиналом Меццофанти, с аббатом Ланчи, через известную Зинаиду Волконскую, принявшую католицизм. Но это оказалось сплетнями — он был глубоко Православным человеком.

Известный малороссийский богач и меценат Григорий Галаган вспоминал: «Гоголь показался мне уже тогда очень набожным. Однажды собрались все русские в русскую церковь на всенощную. Я видел, что и Гоголь вошел, но потом потерял его из виду и думал, что он удалился. Немного позже я вышел в переднюю... и там, в полумраке заметил Гоголя, в углу за стулом на коленях и с поникнутой головой».

В это время Николай Васильевич начинает систематические чтения духовной литературы. В «Авторской исповеди» он замечает: «Я оставил на время все современное, я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще». Он пишет теперь больше на литургическую и церковную тему. Пытается написать молитвы.

К 1845 году (по свидетельству Марфы Сабининой) Гоголь собирался даже отправиться на послушание в монастырь. «Нет выше званья как монашеское, и да сподобит нас Бог надеть когда-нибудь простую ризу чернеца, так желанную душе моей, о которой уже и помышленье мне в радость. Но без зова Божьего этого не сделать», — писал Николай Васильевич. Гоголь несколько раз ездил в Оптину Пустынь и общался со святыми отцами.

Как оказалось, еще в 1842 году Гоголь получил благословение епископа Харьковского преосвященного Иннокентия на поездку в Иерусалим. Но попал туда Николай Васильевич лишь в феврале 1848. Свою ночь у Гроба Господня он вспоминал всю оставшуюся жизнь. «Не помню, молился ли я... Литургия неслась мне показалось, так быстро, что самые крылатые моленья не в силах бы угнаться за нею...»

Гоголь и смерть

Он чувствовал ее приближение. Незадолго до своей кончины писатель был на похоронах знакомой — жены А. Хомякова. Ее смерть потрясла Гоголя, и после панихиды, глядя на покойницу, он произнес: «Ничто не может быть торжественнее смерти; жизнь не была бы так прекрасна, если бы не было смерти», а после добавил: «Для меня все кончено».

После этого, по свидетельствам, он почувствовал, что болен той самою болезнью, от которой умер отец его, на него «нашел страх смерти». Гоголь пророчески изобразил свою смерть в «Старосветских помещиках» и умер по той же причине, по которой умер Афанасий Иванович. «Он весь покорился своему душевное убеждению, что Пульхерия Ивановна зовет его: он покорился с волею послушного ребенка, сохнул, кашлял, таял, как свечка, и, наконец, угас так, как она, когда уже ничего не осталось, что бы могло поддержать бедное ее пламя». Это — точный диагноз болезни самого автора: Гоголь умер, потому что его позвали, он тоже «покорился» и тоже «таял, как свечка».

Поверив в неминуемость смерти, Гоголь готовился к ней — постился, причащался и долго молился, практически без сна. Однажды, изможденный, он уснул на диване, но вдруг, проснувшись, послал за священником, попросив его вновь причастить и соборовать, так как он видел себя мертвым, слышал какие-то голоса и теперь почитает себя умирающим.

В ночь на 12 февраля Гоголь сжигает чистовик рукописи второго тома «Мертвых душ». В событии этом есть тайна, которая навсегда останется тайной. Версий и воспоминаний об этом много и они зачастую противоречивы. Однако очевидно, что Гоголь переживал содеянное, ибо говорил, что хотел отдать бумаги друзьям. На другой день Гоголь сказал А. П. Толстому: «Вообразите, как силен злой дух! Я хотел сжечь бумаги, давно уже на то определенные, а сжег главы „Мертвых душ“, которые хотел оставить друзьям на память после своей смерти».

В пользу ошибочной версии говорит и тот факт, что Гоголь почему-то не бросил в огонь всю вторую часть, «забыв» в шкафу рукопись с четырьмя первыми и одной из последних глав поэмы. А через 9 дней он скончался, сказав в полном сознании: «Как сладко умирать...».

Аксаков говорил о Гоголе: «Думаем, что смысл жизни Гоголя не будет никогда разгадан, он лежит в той области, на пороге которой изнемогают все человеческие домыслы. Но какой скорбный, какой страшный путь! Какими непрерывными, многообразными и изощренными страданиями куплено его величие!.. Душа Гоголя, предельно одинокая и несчастная; душа патетическая и пророческая, душа, претерпевшая нечеловеческие испытания и пришедшая ко Христу».

Свою главную духовную книгу «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголь закончил главой «Светлое Воскресенье», где напоминает читателю о вечной жизни. В нынешнем году, первом после его 200-летнего юбилея, его день рождения выпал на Страстную Седьмицу, предваряющую Светлое Воскресенье, в которое мы должны вспомнить и Гоголя — нашего великого, Православного земляка!

Виктор ШЕСТАКОВ, «Полтавщина»